Роман в эпистолярном духе или Том, воробышек и 5 франков

Бедный птенчик, любовь моей подружки.
                   Милых глаз её был он ей дороже.

Катулл

Об этой истории, утонувшей на дне холодной воды, заполнившей стеклянный стакан, знают только двое, Он и Она, мужчина и женщина. Они так и не смогли встретиться, а их телепатические свидания однажды оборвались, как иногда обрываются тонкие нити жизни, закружившись красным караваном всё в той же холодной прозрачной воде.

Она: Мы проснулись рано… седым холодным сентябрьским утром... Мы, конечно же, спим вместе, как муж и жена после 30 лет совместной жизни... каждый в своей постели... каждый в своей комнате... каждый в своём городе...    

Он: Звонит будильник.  О Боже, как холодно здесь!  Я с трудом открываю глаза, но веки тут же опускаются. Холод острыми иголочками впивается в мои вены, замедляя кровоток. В голове ударами тяжёлого молота доносятся слова Тома:

When you were here before

Couldn't look you in the eye

You're just like an angel

Your skin makes me cry[1]

Интересно, Она слышала этой ночью истошные вопли моей новой подруги? Надеюсь, нет.  Как же холодно просыпаться со шлюхой дымным утром! С Ней я всегда просыпался в вакууме тёплых объятий, в которых тонул, как в эфире. Уверен, я походил на эмбриона, плавающего, медленно переворачивающегося в амниотической жидкости, подобно рыбёшкам в жарких водах экзотических заливов. 

Она: В одну секунду у меня в голове промелькнуло... «Что Он сегодня видел во сне?» Возможно, Ему приснился сон, который так часто беспокоит Его по ночам: грязь, заводы курят, и люди, которые Его всё время раздражают. Так что же снилось Ему этой ночью?

There's an empty space inside my heart
Where the weeds take root
Tonight I'll set you free[2]

Мой сегодняшний полуночный гость — идеал юношеских грёз, который я совсем недавно прогнала. Однако моё изгнание не стало для настырного зазнобы препятствием: он решил пробраться в мои сновидения и разгуливать там каждый раз, как только Морфей начинал затягивать меня в свой молочно-сахарный омут.  С завидной маниакальностью я стала шарить по шкафчикам в поисках сигареты.

Он: Холодно, как же холодно. Холод пробирает меня до самых костей. Каждый год я покупаю новое одеяло, толще предыдущего: я пытаюсь исключить любую возможность потери тепла своего тела. Холодное пространство, поглощающее меня, закутанного с ног до головы в новое шерстяное чудо, ворует у меня моё тепло, а предательское одеяло, каким бы толстым оно не было, щедро отдает его. Отдаёт частичку меня, самую дорогую.

С каждым разом женщины, залезающие в мою постель, под моё новое одеяло, становятся всё более отстранёнными, с флёром холодной убийственной скуки. А эта скука в свою очередь с каждым новым годом делается более очевидной и томной, словно маленькая зелёная фея, изящно вылетающая с клубами серого едкого дыма, родившегося от тлеющего в курительной вересковой трубке фруктового табака, —  вишнёвого, грушевого или, быть может, яблочного.  Фея, игриво танцующая «милонгу» на краю чаши курительной трубки, семенит стройными ножками  в прелестных парчовых туфельках вдоль чубука с целью проникнуть в рот, потом — в лёгкие своего создателя, опьянённого демиурга. Мне начинает казаться, что я выбираю новых спутниц географическим образом: от бледнолицых скандинавок до обладательниц оливкового цвета кожи, плавно перетекающего в шоколадный. Your skin makes me cry …[3]

Боюсь, мой парусник уже взял курс на Африканский континент и вот-вот достигнет его береговой линии. Правда, теплее не становится. Я снова чувствую озноб.

Она: Найдя завалявшуюся на маленьком столике у кровати сигарету, я подумала, что это утро не так плохо, как кажется на первый взгляд. Снова задаюсь вопросом, что Он там делает без меня? Вернее со мной, в моей постели, в моём городе, который на другом конце земли. Может быть, Он стареет быстрее меня?

Как часто нас поучают чопорные, с куртуазными замашки леди, что надо стареть с достоинством. Да, да, с достоинством, и не позволять себе лишнего: не переедать, приходить во время и не делать из себя посмешище. 

Мои вялотекущие мысли были прерваны ужасным урчанием сливного бочка за моей спиной. Ох, эта ужасная привычка — курить в дамской комнате,  без одежды и в сапогах. Мне всегда было забавно наблюдать, как с той стороны двери мешкают, беспокоятся, будто случилось что-то непоправимое. Затем дверь начинают ритмично дёргать, создавая определённого рода такт, который прекрасно сочетается с урчащими трелями, извергнутыми всё тем же сливным бочком. И дым, дым, много дыма. Это напоминает рок-концерт. А Он переживает и уже прокручивает в голове все последствия этого музыкального действа.

Его фантазии меня немного пугают. Помню, Ему хотелось, чтобы мои глаза навсегда забыли, как выглядят предметы и созерцали только густую темноту. Он хотел держать меня за руку, безвозмездно отдавая своё тепло и быть всегда рядом. В Его грёзах я представлялась беззащитным ребёнком,  которого Он хотел научить заново ходить, ощущать метафизику окружающего мира: касаться пальцами музыки, чувствовать кожей движение времени, шероховатости его голоса…

Он: Чёрт, я опоздал! Из-за Её курительных процедур я не смогу попасть в клозет как минимум минут 40. Порой мне кажется, что сигаретный дым, проскальзывающий в щели, обволакивает собой всё вокруг, словно невесомой органзой. И по мере приближения к ванной комнате в  мутном мареве,  предметы кажутся более плотно укрытыми этой призрачной плёнкой. Видимо, таким образом Она присваивает себе вещи. Этот дым, секунду назад блуждавший в крови Её сосудистой системы лёгкой дымкой покидает Её лёгкие. Она заполняет всю комнату, проглатывая каждую вещь, находящуюся здесь. Страшно подумать, во сколько слоёв себя Она успела меня укутать.

Пока мои соображения, направленные в такое весьма странное русло витали под потолком, я всматривался в заполненный дымом коридор, который поглощал мою новую подругу. О чёрт, я не успею её остановить!

Она: Я щёлкнула щеколдой и резко отворила дверь туалета. Дымные клубы вывалились в коридор. Пройдя мимо кухни, я внезапно остановилась... и повернула обратно.

На столе стояла кружка с недопитым чаем и кусок чёрствого черничного пирога. Окно было отворено наполовину, и в него заходил прохладный утренний воздух. Скользнув по моим ногам, словно тончайший шёлк, он направил свой путь далее по коридору. Ворвавшийся воздух,  захватывая с собой по дороге ещё не успевший раствориться дым, врученный как священный дар этому пространству моей сигаретой, стал разгуливать по комнатам. Подарив нелепой улыбкой пустоту, я прошлёпала к окну босыми ступнями по холодному полу. Мне хотелось закрыть его, но вместо этого, я оперлась руками о подоконник, и прислонилась лбом к прозрачному оконному стеклу.

Листья ещё зелёные, но какие-то тёмные и неприятные... Что же он там делает? Меня беспокоили Его сновидения, которые в какой-то момент стали для меня второй жизнью. Совсем недавно я начала ловить себя на мысли, что Его сновидения для меня важнее, чем Он сам...   

Он: Как странно, что эта девица проснулась ещё затемно. Двадцать восемь заветных шагов от парадного входа до кровати были для неё настоящим испытанием. Падая как мешок, набитый овощами, она, пошатываясь, снова поднималась, затем, не пройдя и трёх шагов, опять валилась на пол. Наконец собрав все свои силы, моя соседка по постели на эту ночь, цепляясь за вешалку у входной двери, подобно старому пьяному вдрызг моряку, разгуливающему по палубе судна во время шторма, добралась до постели. «Пьянь», — подумал я. А затем вполне справедливо забеспокоился, совершеннолетняя ли барышня сегодня будет спать под моим одеялом?

Теперь я регулярно привожу подпитых девиц в наш дом. Только для Неё это не имеет никакого значения. Она закрывает за собой дверь ещё до того, как мои милые шлюхи начинают корчиться в муках, вызванных вполне ожидаемым в этот час гостем, абстинентным синдромом. Он навещает их прямо в постели, как добрый доктор, примчавшийся с пузырьком успокоительного. Она тихо закрывает за собой  дверь, но мне кажется, что в этот момент рушатся стены, как при землетрясении. Уходя, Она не может видеть то животное, которое мирно покоится на моей постели: раздетое, опухшее от избытков этанола, попавшего в кровь через пищевод, с глазами цвета переспевшей малины и многочисленными следами от тумаков на бёдрах, плечах… следов, ставших следствием частых падений, совершённых на пути от парадного входа до моей комнаты.   

Я пытаюсь припомнить всё, что мне снилось; я закрываю глаза и вижу. Только рядом с продажными девками, которые в этот момент действуют как катализатор, я могу видеть этот сон…

Karma police, I've given all I can

It's not enough

I've given all I can

But we're still on the payroll[4]

Она: Оконное стекло быстро становится тёплым от моего лба. Виски гудят, как это бывает утром. В моих больных висках  кровь бьётся горячей жгучей волной. Там за стеной в липких простынях лежит Он... полуспящий... с очередной дешёвкой... Как это естественно! Проще заснуть рядом с новым недоразумением. С девочкой за пару монеток можно вести себя как пожелается: не нужно ничего говорить. Всё очень просто. Со мной и шаг ступить — чреда болезненных препираний. И обязательно найдутся обстоятельства, которые помешают это сделать. Проще с ними... А   Ему ведь  даже нечего им сказать, также как им — нечего Ему ответить. Намного удобнее пребывать в состоянии полной стагнации.

Окунаясь в их влагу, не придётся оправдывать себя, свои действия, мысли и чувства: их нет. Он погружается своей плотью в жаркую влажную пустоту, рыхлую и безобразную по своей форме и консистенции.  

Я начинаю понимать, почему Он не может ко мне прикоснуться. Его безжалостно снедает мучительный стыд, который  точит его сердце, подобно древесному червяку, выедающему с виду крепкий ствол столетнего дерева. В моих ушах раздаётся Его заводной смех, — как же заразительно Он хохочет, — а на моих запястьях ещё остался аромат пережжённой ржи, едкий, приторный букет Его парфюма.

Он: Закрыв отяжелевшие веки, я смог вызвать образы, спрятавшиеся в укромных уголках моей памяти. Эти образы подобны пожелтевшим фотографиям и потёртым бусинкам розового жемчуга, укрывшимся под слоем пыли в глубинах старого комода. Я почувствовал тяжесть в груди. С каждым вздохом всё отчетливее кажется, будто раскалённым утюгом проходят по грудной клетке. Я даже забыл, что нужно сделать прямо сейчас: вдохнуть или выдохнуть? Но я не могу скоординировать дыхание с движениями вздымающейся, а затем опадающей груди. Я вдыхаю и выдыхаю пустоту. В мышечном  мешке, заточённом в клетку, даёт о себе знать горячая, как кипяток кровь.  pqrstu, pqrstu, pqrstu… какие размеренные удары. pqrstu, pqrstu, pqrstu снова отзывается в ушах.

Она приходит только в сновидениях, когда я лежу вот так, с раскалённым утюгом на груди рядом с раздетым пьяным существом. Я не знаю в чём причина. Может быть, в механике акта или стеклянных, залитых жжёным вином глазах потаскух. Или, быть может, в пошлости влажных губ и непристойном поведении? Какими бы жалкими, грязными, падшими не были они, мои дешёвые шлюшки, я всегда буду искать Её  в них:  там, где Её никогда быть не может. Я ищу Её там всё время и, как ни странно всегда нахожу.

Look into my eyes

It's the only way you'll know I'm telling the truth[5]

Моя вчерашняя подруга, по виду очень юная, не смотря на слой штукатурки на лице,  с лихвой оправдала ожидания. После её невнятных стонов, напоминающих животные, моих автоматических движений, дежурной улыбки, я заснул, моля только об одном, чтобы и в этом ларце растления и грехопадения снова была Она. И мои молитвы были услышаны:  видение, чистое, как прозрачные слёзы утра, окутанное розовой дымкой девственного рассвета, явилось мне перед утром.

Она: Большая стеклянная банка, наполненная абрикосовым джемом, упала на пол.  Вот она, янтарная масса, растеклась по полу, словно желчь по организму. Пальчики моей ноги моментально стали липко-сладкими. Как странно, что кошки не любят джем. Но Его кот обрадовался бы такому подарку.

Мне кажется, что навязчивая страсть у мужчины иметь кошку имеет отдушку психических отклонений. У моего отца тоже есть кот, очень красивый. Но разве можно назвать моего отца вменяемым человеком? Однозначно, нет. Конечно, я не беспристрастна, ведь эти мохнатые чудовища, такие на первый взгляд милые, легко заменили им меня. Поэтому я пытаюсь поставить печать своего сарказма даже на вполне очаровательных животных.

If you'd been a dog

They would have drowned you at birth

Он: Бум! Что-то с грохотом разбилось. Боюсь предположить — моя ночная спутница, покидая границы дамской комнаты, рухнула в коридоре и раскроила свою прелестную юную башку. Звук был глухой и звонкий одновременно, что говорило о пустоте упавшего, предполагаемого сосуда. Моментально моё воображение нарисовало колоритную картину мокрого, после утреннего дождя асфальта, на котором распростёрся разбитый спелый арбуз.

So knives out

Cook him up

Squash his head

Put him in the pot

Я медленно поднимаюсь и сижу в кровати несколько минут. Затем резко встаю и ощущаю пальцами холод стены, гладкую поверхность шкафа, потом нащупываю дверь в ванную комнату. Я думаю о горячей воде, потому что чёртов озноб точит меня нещадно.

Она: Голыми ягодицами я ощутила холодную полированную поверхность табуретки. В прозрачном стакане, будто несуществующем, застыла стеклянная вода. Горло болело, но я не смогла удержаться, чтобы не угостить себя кусочками стекла из стакана, которые стальным лезвием прошлись по моему языку, а после, скользкой змеёй нырнули в мою глотку.

Однажды Он намотал мои волосы себе на указательный палец, почти до боли. Я видела, как палец покраснел. Дотронулась Его руки: у Него бесконечно нежная, мягкая, прозрачная кожа, сквозь которую проступают ультрамариновые веточки вен.

Slowly we unfurl
As lotus flowers
Cause all I want is the moon upon a stick
Dance around the pit
The darkness is relief
You can't kick your habit
Just to feed your fast ballooning head
Listen to your heart[6]

«Родинка на шее, родинка у ключицы» промелькнуло в сознании. Как же заводят эти родинки! Как печально понимать, что сейчас Он там и какая-то очередная мессалина оскверняет эти бесценные пятнышки на Его шее своим шершавым языком. Мне ничего не остается, как позволить Ему продавать себя. Эти пятнышки поистине бесценны: их не стоит ни один тончайший шёлк с турецкого базара, ставший мечтой любой восточной девственницы, ни один сладкий персик из мифического царского сада, ни моя ... моя... Боже, что я говорю?

by Laura Makabresku

Он: К моему великому удивлению, выглянув с опаской в коридор,  я не обнаружил никаких обломков бахчевых. Боюсь, что маленькая потаскушка умерла своей тихой смертью в пределах дамской комнаты. Я пытаюсь превратиться в одно большое ухо, прислушиваясь за дверью, но не слышу ни звука.

Подхожу к двери, с целью выключить свет в ванной комнате, но тёплая вязкая жидкость останавливает меня. Моя левая нога утопает в абрикосовом джемовом море, у брегов которого я оказался. По-видимому,  жёлтые воды этой субстанции вытекают из места, где уже давным-давно никто не готовил куриный бульон с грибами.

Я мешкаю. Воспользовавшись моим замешательством, бело-жёлтое существо, с наглой мордой, выпачканной в джем, вихрем вылетает из кухни. Я продолжаю оставаться у берегов мёртвого абрикосового моря, наблюдая за мелкими пузырьками воздуха на его поверхности и за стеклянными осколками, некогда бывшими цельной банкой, торчащими из растекшегося джема подобно топлякам, плавающим после крушения судна.

and I can't face the evening straight
you can offer me escape
houses move and houses speak
if you take me there you'll get relief[7]

Она: Звонок в дверь. Больше всего я ненавижу звонки: телефонные, дверные, сигналы автомобилей и подобного рода раздражающе звуки, которые указывают мне на то, что я делаю что-то не так.   Они не делают меня счастливее. А в сущности, о чём это я говорю, о каком таком счастье? Полки книжных магазинов так и изрыгают на посетителей советы, как стать счастливым, прожить счастливую жизнь, научиться быть счастливым. Но, кажется, нас накалывают! Счастье — незримый взмах крыла мотылька, миг между вздохом и выдохом любящего сердца. И этот миг не может длиться вечно, ибо он потерял бы всю свою пряность и прелесть.

Придётся открывать: больше некому. Кто знает, сколько Он ещё пролежит в своей скомканной постели с пятифранковой блядью. Я же не ревную, я Ему доверяю. Он один сейчас, и то, что вчера укладывался спать с кем-то не аргумент.

 Открываю. На пороге картонная коробка. В мыслях моментально промелькнула не «коробка», а «дурилка». Да, да картонная дурилка. Он картонная дурилка.

Родинки… одна на шее... одна чуть ниже у ключицы... затылок… взъерошенные волосы...

 открываю коробку...

родинка чуть ниже у ключицы...

 я даже не удосужилась её не порвать...

одна родинка на шее...

ставлю коробку на стол...

тёмное пятнышко у Него на шее...

разрываю.... коробку.... разрываю...

родинки...

не удосужилась не порвать...

волосы... затылок.... солнечный зайчик запутался в волосах...

 коробка... 

This is my final fit

My final bellyache with

No alarms and no surprises[8]

Какой же Он всё-таки недотёпа, все Его стеснения, краснеющие как у миленькой девочки щёки… замолкает… втягивает шею… родинка на шее.... чуть ниже на ключице.... солнечный зайчик... разорванная коробка... взъерошенные волосы... Он втягивает шею в плечи... как этот…

Птенец!!! О, Боже! В коробке мёртвый воробышек! Взъерошенный мёртвый воробышек!!!

Господи, по нему что, каток прошёлся?..

and if I’m gonna talk
I just wanna talk
please don't interrupt
just sit back and listen

На дне картонной коробки лежал раздавленный воробей. Нежные пёрышки перемешались с его внутренностями запекшейся кровью. И кто его теперь будет реанимировать? Кто?   Ну, и шутки. Ты всегда, всегда был идиотом!  Зачем Ты прислал мне этого воробья? Что Ты хотел сказать этим? Что я тебя оскорбила своими чувствами, и они прошлись по тебе как асфальтовый каток по этому воробью? Отличная идея, непревзойдённые ассоциации! Ты как всегда оригинален! Аплодисменты, занавес!  

Любовь моя как тот воробышек, которому нельзя подрезать крылья ножницами сомнений и едкой иронии!

Нет, нет, нет! Я слушать не хочу даже! Чувствами оскорбить невозможно! Любовь оскорбить нельзя, нельзя!

Но выходит совсем иначе… видимо, Любовью оскорбить всё-таки можно. Прошу прощения за это! Но я давно уж ничем Тебя оскорбить не могу: у меня нет никаких чувств. Я руководствуюсь своим разумом. Он такой холодный, как замороженная рыбёшка. Холодный, пустой. Так считает моё сердце, моё бедное истрёпанное сердце. Оно шепчет мне, что дураков легко прощать! За доброту и за те, тёплые чувства, которые переполняют его!. А меня ведь теперь и простить не за что.

А что же Ты? Да, что с Тобой будет? Всё то же. Ты будешь продолжать смущаться, играть в дурацкую игру, правила которой известны только Тебе,  всё также бояться прикоснуться ко мне, словно я больна тифом или ещё каким недугом пострашнее. Свой выбор ты уж сделал. Что же я могу сказать? Нет, нет, ничего, вовсе ничего.

Теперь Ты можешь на законных основаниях лежать там, в своей постели, среди серых влажных простыней, как в гробу, подобно трупу с блядью за 5 франков и совсем без оправданий. С такой леди ведь не нужно себя оправдывать — ни одного движения, ни единого звука. Можно не задумываясь держаться с апломбом и делать надменную мину. Ты будешь выкидывать эпатажные бессмысленные штучки, которые ничего не стоят ни тебе, ни кому бы то ни было другому. Только знаешь, Ты не меня  боишься, а себя. И если быть точнее, Ты боишься того, что у Тебя внутри. Бойся же своих желаний! Protect me from what I want…[9] Или займи позицию, подобную моей. Превратись в пёструю нечуткую пиньяту — сердце её фунт мятных леденцов, а душу заменил разноцветный конфетти. Правда такие метаморфозы совсем не унимают боли, которая, словно нарастающие волны, обжигает с новой силой. Но никто этого не заметит, а для Тебя это важно.

Забрав из коробки трупик раздавленного птенчика, я распахнула настежь окно и впустила осеннюю влагу в помещение. Затем  легла на пол и закрыла глаза. На обнажённую грудь я возложила маленькое сокровище, мою драгоценность. На мгновение мне показалось, что воробышек ещё тёплый.

Это Ты лежишь на мне, мой нежный изюмный мальчик. Это Твоя раздавленная сущность под тяжестью всех моих чувств греет теперь моё сердце. Моё бедное, некогда обезумевшее от боли, парализованное сладостным ядом сердце почти не бьётся. Я не слышу даже слабых толчков. Кровь остыла, и вяло течёт по замерзшим венам. Давно уже ничего не происходит. Нежность моя, я благодарю Тебя за это. Твоя «отчуждённость Кая» остудила меня: вынула мысли из головы и швырнула их в мусорный бак. Осталась звенящая пустота и разверзнутая грудь. Спасибо Тебе за такой очаровательный подарок...

Порой, расстояние в 10 сантиметров от кого-то ощущаешь, как тысячи невыносимых километров, а бывает так, что пребывая на другом конце земли, живёшь внутри бесконечно близкого тебе бесценного сердца.

Так, с мёртвым воробышком на груди, я буду лежать до обеда, пока будничная суета и люди не вторгнутся в моё пространство, и в пространство этой остывшей осенней кухни. А пока это всё моё. И всё-таки, часть Тебя мне удалось похитить у Тебя же. У Тебя настоящего. И, уподобившись истинному хищнику, я никогда не отдам Тебе своей добычи!

Он: Сзади послышались шаги. Вдруг ладони, похожие на лягушачьи лапки,  легли на мои плечи, а затем одна из них скользнула мне на живот. Я почувствовал, как что-то тёплое прижалось к моей спине. Затылок внезапно обдало горячим потоком дыхания, от чего я вздрогнул. Что-то раздражающе-влажное, навязчивое чающим движением требовательно прошлось вдоль моей шеи. Меня раздражает! Да, раздражает!

Я расплатился со шлюхой: дал 5 франков. Что ещё ей от меня нужно?

Резко высвободившись из её скользких объятий, я направился разыскивать кота. Его нужно было отмыть от золотистых нитей абрикосового джема. В голове быстро пронеслись мысли, что мой бедный кот захлебнётся или подавится мылом, что уж наверняка…

Она: 5 франков, всего лишь 5 франков… Он расплачивается с ними франками…

У этих безликих продажных существ, есть Его плоть за 5 франков... а у меня есть вся Его Сущность, и я не заплатила за неё ни сантима! Вот она, лежит на моей груди в виде разлагающегося трупа  маленького птенчика! Как хорошо, что это всего лишь птенчик!

Как я рада, что Ты... Ты, кого я давно впечатала, вклеила, вшила крепкими нитками в своё потрёпанное сердце, никогда, слышишь, никогда не прикоснёшься  ко мне! Ты трогал их, которые виляли бёдрами в такт звону монет в Твоих карманах, касался этой грязи за 5 франков. 5 франков, всего лишь 5 франков… как же дёшево Тебя оценивают шлюхи... 5 франков...

У  меня есть то, что не стоит никаких денег! Я украла у Тебя самого себя! А Ты... Ты даже не догадался... и я не поделюсь Тобою ни с кем! Ни с одной вертлявой кокоткой, пусть даже самой красивой во всём мироздании. Ни с одной служительницей борделей, никогда! Правда, Ты этого не заметишь и никогда не узнаешь... 5 франков... всего лишь 5 франков...  

Он: Как только выставлю полуночного мотылька,  ещё сонную, наспех одевшуюся юную блудницу, за дверь, я вернусь в кухню и лягу в прозрачную абрикосовую жижу. Острые осколки стекла вопьются в гиперчувствительную кожу моей спины и изранят её больно, очень больно. Я хочу почувствовать эту боль, ощутить то, что ощущает Её сердце, хотя бы таким образом.

Моя пурпурная кровь, вытекая скупыми струйками, смешалась со сладким янтарным ядом. Бесшумно, словно мой белый кот, холодный сентябрьский воздух, густой и нахальный, украдкой пробрался  в темноте на мягких лапах в комнату через приоткрытое окно. Этот проказник охладил мою гудящую голову. Он дал мне распускающуюся липким зелёными почками надежду на то, что в следующую ночь, которую я проведу с очередной девицей за 5 франков, мне привидится дивный сон, в котором я  увижу Её.  Она придёт в белых одеждах, в розовой предрассветной дымке, едва касаясь босыми ступнями земли. Её прохладные прозрачные пальцы я буду ощущать у себя на щеке. Я не захочу просыпаться, никогда! А в это время меня будет обнимать спящая кокотка, ночная красотка, за 5 франков, всего лишь 5 франков…

p.s. Фото принадлежит потрясающей польской фотохудожнице Лауре, чьи работы я трепетно люблю. После того, как родился мой эпистолярный роман не в письмах, мне захотелось воссоздать мёртвого птенчика на белоснежной груди. По прошествии какого-то времени я случайно наткнулась на фотографию Лауры. Я подумала, что это знак свыше.

---

[1] «Creep» by Thom Yorke

[2] «Lotus flower» by Thom Yorke

[3] Строчка из композиции «Creep» британской рок-группы «Radiohead»

[4] «Karma police» by Thom Yorke

[5] «Knives Out» by Thom York

[6] «Lotus flower» by Thom Yorke

[7] «Last Flowers to the Hospital» by Thom Yorke

[8] «No surprises» by Thom Yorke

[9] «Protect me» by «Placebo»